~ Статьи и информационные материалы ~

Архитектура –  дура

Юлия Гутова, автор «Русский репортер»
Анна Рудницкая, спец.корреспондент отдела «Репортаж» журнала «Русский репортер»

Как строить наши города, чтобы через сто лет экскурсовод мог сказать туристам: «Перед вами шедевр архитектуры начала XXI века». Для петербуржцев этот вопрос снова стал актуальным. Власти в обход закона утвердили строительство башни газпромовского «Охта центра» высотой 403 метра. В колыбели революции люди снова готовы выйти на улицы

Битва за пятно

Каждое утро петербургский археолог Вячеслав Таскаев отправляется на самое известное в городе «пятно застройки» — то самое место, куда через несколько лет «Газпром» воткнет небоскреб «Охта центра». Таскаев идет на работу — откапывать шведскую крепость Ниеншанц, которая, на горе инвестору, оказалась прямо под «пятном». Чем быстрее Таскаев сдаст находки в музей, тем скорее начнется строительство стеклобетонного гиганта, который археолог заранее ненавидит. Противоречие между работой и ее результатом вызывает у него тоску. Он чувствует себя партизаном на оккупированной территории. Похожие ощущения испытывают многие подрядчики, водители газпромовского начальства и даже кое-кто из гастарбайтеров.

Вокруг стройплощадки амбициозный забор — втрое выше, чем обычно. Огромная надпись «Небывалое бывает!» наводит на грустные мысли весь город. Активисты архитектурного фронта мимо будущего «Охта центра», как мимо тещиного дома, просто так не ходят.

— Недавно кто-то опять закинул на стройплощадку подожженную шину, — говорит Вячеслав со смесью сочувствия, иронии и обиды. — Каждый раз я даже не знаю, как реагировать: ведь здесь, за забором, люди тоже против небоскреба, просто высказаться не могут.

Цель археологов — не дать погибнуть памятнику истории. Но, выполняя свою работу, они, по сути, занимаются тем же, чем и радикалы с покрышками — тормозят стройку, только более изощренными методами. Каждый лишний день работы — маленькая победа.

По первой договоренности с «Газпромом» они получили на раскопки один год. Но во время работы появились уважительные причины для продления сроков. Под шведской крепостью XVII века обнаружилась крепость XIV века — Ландскрона («Венец земли»). Затем откопали уникальное поселение периода неолита. Археологи работают уже на год дольше, чем хотелось бы застройщикам. Те пока терпят, но… закон обязывает инвестора за свой счет проводить раскопки, вот только в нем не прописано, сколько времени он должен дать археологам.

— Их тоже можно понять, — говорит начальник археологической экспедиции Петр Сорокин. — Поэтому стараемся находить компромиссы. «Газпром» все-таки на редкость ответственно относится к своему археологическому обременению. Вообще-то есть много способов «подгонять» раскопки или избавиться от них: например, задерживать финансирование.

— Вы ждете чего-то подобного?

Сорокин отвечает непонятным движением головы, то ли кивком, то ли отрицанием. Строительство «Охта центра» должно было на 50% финансироваться из бюджета Санкт-Петербурга. Но недавно город вышел из этого проекта. А значит, у застройщиков станет больше финансовых трудностей и, вполне возможно, меньше терпения.

Для жителей Петербурга, которым небезразличен облик города, это «пятно» уже стало чем-то вроде Малой Земли. Нервы на пределе и у археологов, и у инвесторов. Атмосфера — как перед решающим пенальти в финальной игре.

— Трудно, наверное, выстроить на болоте ровную башню? Вы постарайтесь делать с уклоном в сторону Невы, — советует зам­начальника археологической экспедиции Игорь Лазаретов одному из руководителей стройки, который зашел в бытовку.

— Зачем? — не понимает юмора «белый воротничок».

— Мост будет, — ехидно поясняет Лазаретов.

Строитель хлопает дверью, прошипев в ответ: «Моя воля — давно бы уже бульдозером разровнял все ваше наследие…»

Невский просвет

Но дать волю бульдозерам не так-то просто. В Питере борьба против застройки исторического центра стала самым массовым гражданским движением. Слова «Живой город» произносятся с уважением, злостью, но никогда — с пренебрежением.

«Живой город» — это движение архитектурного сопротивления. Средний возраст — от 20 до 25. Они превратили спасение исторического центра из скучной и бесполезной переписки с чиновниками в череду остроумных уличных акций. Вот типичный пример — флеш-моб против генерального директора Михайловского театра, президента группы JFC Владимира Кехмана. Ему же принадлежит Фрунзенский универмаг в Петербурге, здание эпохи конструктивизма. О намерении построить на его месте современный торговый центр Кехман заявил сразу после приобретения.

Сочувствующим в назначенное время предложили прийти к театру с бананами и лимонами. Основная мысль акции: «Кехман, занимайся фруктами и не трогай высокое искусство». Представьте нечто подобное в Москве: поедатели бананов против… ну, например, тоже не чуждой искусства Елены Батуриной, которая не так давно продвигала проект превращения ЦДХ в торгово-развлекательный центр. Кто бы туда пришел? Десяток активистов, три дружественных журналиста и пара пенсионеров. И кто бы убоялся такой «страшной силы»? А в Петербурге за 20 минут до назначенного срока на месте митинга уже суетились люди Кехмана. Пришедшим журналистам они раздавали папки с трехстраничным документом под названием «Факты против слухов: что следует знать о Михайловском театре каждому жителю Санкт-Петербурга». ;

Чего же и кого они так опасаются?

Два с половиной года назад Юлия Минутина, преподавательница русского языка и литературы, сошла с поезда на Московском вокзале в Петербурге и увидела на углу Невского проспекта и площади Восстания вместо домов XVIII века котлован. «Так жить нельзя», — подумала Юля и решила написать письмо в ЮНЕСКО. Почему в ЮНЕСКО? «Просто первое, что пришло в голову: я слышала, что там занимаются охраной памятников», — объясняет она. Как писать в ЮНЕСКО, она не знала, поэтому отправилась за бесплатными советами в интернет. Нашла сообщество save_sp_burg и поделилась там своей идеей. Решено было собирать подписи.

Спустя несколько дней младший научный сотрудник петербургского Института истории материальной культуры РАН Николай Смирнов отправился на вечер, посвященный юбилею так называемой Группы спасения, которая 20 лет назад в еще советском Ленинграде боролась против сноса гостиницы «Англетер». Смирнов без особой надежды спросил у одного из основателей группы Сергея Васильева, можно ли что-то сделать, чтобы сорвать только что обнародованные планы «Газпрома». «Есть там какие-то ребята в интернете, свяжись с ними», — сказал Васильев.

Юлия Минутина, Николай Смирнов и еще несколько активистов встретились — сначала в save_sp_burg, потом вживую — и создали движение «Живой город». Сейчас в нем больше тысячи участников. Список побед «Живого города», растет медленно, но верно: Дворцовая площадь (уберегли от ледового катка), дом купца Рогова на углу Загородного проспекта и Щербакова переулка (спасли от сноса), здание Биржи на Васильевском острове (сохранили вид на знаменитую стрелку).

Но главное — тема «архитектурного беспредела» стала в Петербурге центральной и для средств массовой информации, и для горожан. Защитники исторического центра превратились в основных ньюсмейкеров, в отличие от Москвы, где на них смотрят как на городских сумасшедших. Медийное и общественное давление оказалось так велико, что привело к результату, на который вряд ли надеялись сами активисты: власть прогнулась. По крайней мере так казалось до окончательного утверждения высотного регламента «Охта центра».

Сила болота

Почему петербуржцам удалось то, что не удалось москвичам?

На руку им сыграли минимум два объективных обстоятельства. Во-первых, совпали по времени две вопиющие архитектурные агрессии: снос домов напротив Московского вокзала и обнародование планов строительства «Охта центра». Для мобилизации общественного мнения активистам-градозащитникам не пришлось прикладывать особых усилий: «архитектурный беспредел» сам бросался в глаза.

Во-вторых, эти события пришлись на предвыборный 2006 год и стали актуальной повесткой дня не только для горстки озабоченных историков архитектуры, но и для всех политиков, представляющих в городе оппозицию. С лозунгами «Нет строительству в историческом центре!» в Петербурге проходили «марши несогласных», на стороне активистов «Живого города» выступали местные лидеры партий — от «Яблока» и СПС до КПРФ и «Справедливой России».

А главное — на градозащитников сыграла сама история Петербурга. Во всяком случае, они в этом уверены.

— Петербург — город, с одной стороны, классический, с другой — бунтарский, — объясняет Юлия Минутина. — Революционный дух, постоянная готовность к бунту здесь живы. И власти это чувствуют. Лишние проблемы даже Матвиенко не нужны. Сам город сопротивляется, выдавливает из себя инородные тела и генерирует этот протестный настрой. На своей земле и болото помогает.

— Есть такое понятие — «сила места», — говорит помощник депутата городского законодательного собрания бывший член Группы спасения Сергей Васильев. — Археологи уже хорошо с ним знакомы. В переводе на относительно рациональный язык это можно назвать мощью культурных пластов, которые могут сами за себя постоять. Есть, например, такой факт: почти весь берег Финского залива — Репино, Солнечное, Зеленогорск — был в последние годы застроен дачами и особняками. А Комарово осталось практически нетронутым. Нувориши и застройщики сталкивались там с сопротивлением на всех уровнях — от юридического до бытового, от соседского недовольства до несговорчивости муниципальных властей. Такая там оказалась плотность среды, такая сила места.

Сама идея о том, что старые здания представляют культурную ценность и потому нуждаются в защите, возникла в Петербурге — ровно 100 лет назад. В 1909 году здесь появилось Общество защиты и сохранения памятников искусства и старины — предшественник нынешнего Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК). Из того, первого общества вышло несколько видных краеведов, включая Льва Ильина, который затем стал главным архитектором Ленинграда и разработал проект генплана, по которому исторический центр было решено оставить в покое, а социалистический Ленинград строить за его пределами.

Но в конце 80−х этот «пакт о ненападении» был нарушен: власти взорвали здание гостиницы «Англетер» и попытались снести дом Дельвига (дом № 1 по Загородному проспекту). Горожане моментально вышли на улицу. «И ушли с нее только после августа 1991−го, — рассказывает сопредседатель петербургского отделения ВООПИК Александр Марголис. — Общественный протест против советской власти в нашем городе обрел форму протеста против архитектурного вандализма. Где кончается защита старой архитектуры и начинается политика — в Петербурге этот вопрос всегда оставался открытым».

Бесы в гостях у зодчих

Казанский собор на Невском — визитная карточка города. Сразу за ним — новый торговый центр, в стеклянных фасадах которого кривятся отраже­ния — карикатуры на шедевр архитектора Воронихина. Возможно ли более травматичное соседство? А если любое вторжение в историческую застройку — это травма, то имеет ли современная архитектура в принципе право на жизнь в современном городе? Построили же в Париже Эйфелеву башню, которую современники тоже считали невообразимым уродством. А вывернутый наиз­нанку Центр Помпиду, который называли «буровой установкой в центре Парижа»?

Сергей Васильев в ответ на эти соображения произносит почти крамольные вещи:

— «Охта центр» — это, может быть, даже неплохо. Это вызывающе, но весь наш город — сплошной вызов. Но если и можно было бы принять этот жест, то не от этих людей, понимаете? Петровский уровень замысла предполагал имперский замах и уровень архитектуры. А амбициозность сырьевых магнатов остается дешевкой, понтами. В общем, «Охта центр» от «Газпрома» нам не нужен.

Мысль Васильева подхватывает Александр Марголис:

— Какой-то представитель «Газпрома» проговорился еще в самом начале обсуждения проекта: он сказал, что место было выбрано потому, что из окон офисов откроются потрясающие виды на город. Вы понимаете?! Они торгуют видами на то, что разрушают фактом своего существования. При этом небоскребы никогда не остаются в одиночестве — у них есть свойство плодить себе подобных. Так что однажды их станет столько, что они разрушат облик города. Архитектура никогда не врет и ничего не прощает.

Высотные здания — особая головная боль защитников Петербурга. Ограничения на строительство в историческом центре включают в себя высотный регламент. Однако градостроительная практика устроена таким образом, что запреты легко можно обойти. Полтора года назад, к примеру, этот самый регламент вообще отменили, «забыв» принять какой-нибудь другой документ ему на смену. И пока общественность возмущалась, инвесторы спокойно получали разрешения на высотное строительство в историческом центре. Не зря современную архитектуру называют «застывшей в камне коррупцией».

— Полностью остановить современное строительство в исторической части Петербурга — это утопия, — говорит Марголис. — Такое могут позволить себе Венеция, Зальцбург или Таллин, но не российский мегаполис с населением в четыре миллиона человек. Однако это строительство должно быть регламентировано жесточайшим образом, чего сейчас не происходит.

Марголис листает выпуски «Архитектурного ежегодника Санкт-Петербурга», куда попадают все вновь построенные здания, с закладками на страницах с наиболее удачными, по его мнению, проектами. Закладок меньше, чем пальцев на руках. Один из примеров — жилой дом на Староневском проспекте архитектора Евгения Герасимова. Здание никак не диссонирует с окружающей застройкой конца XVIII — начала XIX века.

— А вот что построил этот сукин сын здесь! — Марголис переворачивает страницу и показывает здание отеля на площади Островского у Александринского театра по проекту того же самого автора. — Это был один из лучших ансамблей города, памятник архитектуры федерального значения! Здесь вообще ничего нельзя строить, это охранная зона. А он мало того что воткнул сюда свой отель, так еще сделал его выше театра. Творение Росси больше не доминирует в ансамбле — место Росси занял Герасимов.

— Почему, — спрашиваю, — один и тот же архитектор так по-разному себя проявил?

— А вот такой он… — отвечает Марголис. — Сегодня к нему в гости ангел зашел, а завтра бес. А еще чаще, чем ангелы и бесы, к архитекторам заходят заказчики.

Не бомбардировка

— Никуда не деться, заказчик определяет все, — говорит известный петербургский архитектор Никита Явейн, бывший председатель комитета по государственному контролю, охране и использованию памятников истории и культуры Санкт-Петер­бурга. — Это нам нужна хорошая архитектура, а ему — какая-нибудь. Инвесторы — это люди, приплывшие на волне перестройки. Кто-то раньше был врачом-гинекологом, кто-то военным, кто-то бандитом. Один отдыхает в Дубае и убежден, что надо строить так, как там. Другой, не дай бог, побывал в Нью-Йорке. А у третьего жене нравятся стеклянные купола… Есть ли в нашей стране инвесторы, которым нужны красивые постройки и которые понимают, что это значит? Есть, но очень мало.

Никита Явейн — один из лидеров борьбы против строительства «Охта центра». При этом сам он является автором еще не реализованного проекта пяти небоскребов в районе Ладожского вокзала — 130−метровых зданий из стекла и бетона. В его голосе — интонация интеллигентного человека, в его словах — цинизм дельца архитектурного рынка.

— Может ли хоть какая-нибудь современная постройка стать шедевром через пару сотен лет? — спрашиваю я его.

— С шедеврами ситуация сложная во всем мире, не только у нас. С 80−х годов мы это слово вообще не произносим. Современная архитектура — это пиар-пространство, эдакий предмет моды. Она раскручивается, рекламируется, продается. Все. В результате мы имеем четкую тенденцию:

Петербург постепенно становится похож на современную Москву. Мы, архитекторы, утешаемся тем, что строительство не бомбардировка. Жить-то можно.

— Но Петербург построен по единому замыслу, — продолжаю я донимать собеседника. — Может быть, и сейчас планирование поможет держать ситуацию под контролем?

— Не совсем верно, — отвечает он. — Петербург возводился по госплану лишь частично. Одновременно велось частное, стихийное строительство. Это придало городу особую прелесть. Приказать, чтобы архитектура была хорошей, невозможно! Для этого обычно используют ужесточение согласований, дополнительную регламентацию. А это вещь опасная, потому что препоны «срезают» не только плохое, но и хорошее, усредняют все.

По мнению Явейна, единственное средство от архитектурного беспредела — менять вкус людей. Он сторонник идеи просвещения заказчика. Идея, конечно, красивая, если не задаваться вопросом, какую цену придется заплатить городу, пока заказчик эволюционирует.

Фундамент на фундаменте

Крепость Ландскрона, крепость Ниеншанц, чухонцы, новгородцы, шведы, снова новгородцы — на месте, где теперь «Газпром» возводит свой слишком большой привет потомкам, люди жили и строили более трех тысяч лет.

— Каких только сооружений тут не было! — не устает удивляться начальник раскопа Сергей Пищулин. — Фундамент на фундаменте…

Сергей грустно вздыхает: и в XXI веке на этом клочке земли нет покоя.

Через пять минут мы переходим в руки пышущего оптимизмом газпромовца. Он пытается убедить нас в том, что стройка поможет развитию города.

— Мы провели уникальные исследования структуры земли, — взахлеб объясняет он. — С помощью метода отраженных волн проникли до глубины около трехсот метров. Это очень дорогостоящие процессы. И результаты мы передали в администрацию города. Теперь в Петербурге есть условия для строительства и других высотных объектов!

Все-таки Явейн прав. Какие люди, такие и здания. Это единственный закон в области градостроительства, который на протяжении веков выполняется неукоснительно. Архитектура не врет.

«« Назад

	Градостроительное проектирование
	Ландшафтное зонирование Тольятти в рамках студенческих работ
	История